Форум

- Почему я люблю этого зануду? – думает Драко по привычке вслух, расхаживая по квартире и жестикулируя, периодически поглядывая на себя в попадающиеся на глаза зеркала. - Конечно, он герой волшебного мира и все такое, но он до тошноты правильный, гротескно благородный, нарочито дружелюбный. Кроме того, он совершенно некрасив! Ну, это я резко выразился, он не то что уродлив, но так, ничего особенного. Да, у него огромные зеленые глаза, но на этом достоинства его внешности, считай, и заканчиваются. Лицо совершенно плебейское, волосы вечно растрепаны, походка как у горного тролля. Летает он, конечно, замечательно, не поспоришь, но на земле похож на человека, отсидевшего обе ноги. Особенно четко это проявляется, когда он пытается танцевать. Боги! Единственный раз, когда я пытался танцевать с ним – то Рождество – я никогда этого не забуду, ровно, как и мои отдавленные пальцы.

У него куча сомнительных друзей - я даже не говорю об Уизли и грязнокровке – он, в принципе, куда бы не пришел, ухитряется завести самое тесное знакомство с самыми пошлыми, нелепыми и фамильярными людьми. Через пару минут он уже их лучший друг и зван на пиво и карты во все сомнительные места города. Он всегда пытается притащить туда и меня и просто не в состоянии понять, почему я отказываюсь.

По ночам он перетягивает одеяло, порывается храпеть - за что бывает бит подушкой нещадно – по утрам его срочно надо гнать чистить зубы, иначе к нему страшно приблизиться, а уж заставить его причесаться, я подозреваю, смог бы только Волдеморт, и то, используя Империус. У других кишка тонка. Он обожает свою работу, пропадает там сутками, не звонит и не шлет сов, а потом совершенно не понимает моих претензий. Он любит маггловское пиво, пиццу и чипсы – только от него я узнал, что все это такое – и, ей-богу, лучше б не узнавал. Он смеется совершенно неприличным образом, во все горло, когда ему смешно, и совершенно не умеет вежливо улыбнуться, когда надо. Он сыплет бранными словечками на светских приемах и молчит как истукан, когда надо завести знакомство с «нужными» людьми.

Он тратит деньги на совершеннейшую ерунду, вроде квиддичных плакатов или конфет от Берти Боттс, и ни разу не купил себе приличной одежды самостоятельно. Чтобы один раз завести его в магазин, требуются недели уговоров, зато если отказаться от совместного похода по маггловским аттракционам – обидится и не поймет. Да что он вообще понимает?

Он крайне редко воспринимает намеки, ему все надо растолковывать. Я имею в виду не личное - тут все в порядке, не жалуюсь – но что-нибудь вроде попытки объяснить ему, почему нельзя ехать в гости к двоюродной тете Панси, леди Лекхем, надев гавайскую рубашку. В такие минуты у меня появляется подозрение, что мой суженый – законченный осел.

В постели... ладно, не буду выдумывать. С этим все в порядке, ну, разве что если не считать тех дней, когда он приезжает домой мертвецки пьяным, но тут уж можно решить, что я придираюсь. Ах да, был еще случай, когда я, решив разнообразить отношения – Панси говорила, что ее психолог считает это очень удачной идеей – предложил ему поменяться разок ролями... Никогда не забуду, какими глазами он на меня посмотрел. Впрочем, идея и впрямь была дурацкая.

Так, что я еще не вспомнил... Он жутко ревнивый, когда не надо, и совершенно глух к намекам, когда я действительно пытаюсь заставить его поревновать. Помню, он чуть полдома у Забини не разнес, когда я пришел к нему обсудить вопрос о наследстве одного нашего общего с Блейзом родственника, а зато когда я пытался в баре строить глазки какому-то блондинчику – помню, Поттер меня чем-то обидел в тот вечер, и мы сидели в баре и молчали уже битых полчаса, причем, я просто молчал, а он предпочитал наливаться виски – он просто уснул головой в тарелке, и я потом еле его разбудил. Блондинчик очень смеялся.

В общем, ужас, ужас. Нафига (черт, поттеровское словечко) он мне сдался? Тема противостояния врагов уже раскрыта, слава богу, нам с ним уже по двадцать пять, и мы вместе черт знает сколько времени... и должно бы достать и приесться. Вот только почему-то... Сейчас десять вечера, а его все нет дома, и я совершенно не знаю, куда себя деть. Брожу по квартире и злюсь. Нет, не злюсь, я... волнуюсь? Но ведь он же не маленький. И я не маленький. Но... Почему же я думаю о нем, точно о ребенке?

- Почему я люблю его? – думает Гарри, спешащий домой, конечно же, про себя, машинально запустив пятерню в свои волосы и пытаясь не потерять папки, зажатые в другой руке, - это капризное, жеманное, ревнивое и самолюбивое существо. У него совершенно женский характер – не во всем, конечно, но с чисто обиходной точки зрения. Он не выносит, когда я поздно возвращаюсь, не выносит, когда я привожу домой своих друзей, не выносит, когда я пью пиво.

Он отдает своей внешности добрую половину своего свободного времени – он действительно красив, поразительно красив, но иногда у меня полная иллюзия, что я живу с девчонкой – столько у нас в ванной стоит всяких бутылок-банок с разной косметической фигней. По-моему, у него пять разных расчесок, и он терпеть не может, если я пытаюсь причесаться какой-нибудь из них. Когда я махаю рукой и вообще не пытаюсь причесываться, он бесится еще сильнее.

Больше, чем расчесок и шампуней, у него, наверное, только родственников – я давно подозреваю, что породнясь с ним, я породнился с большей частью магической Англии и Франции – и что пределом его мечтаний является познакомить меня с максимальным числом икебаноподобных тетушек и напудренных дедушек, из тех что только есть в его родословном древе. Скучнее этих приемов едва ли можно что-то представить. «Да, миледи», «Очень приятно, месье», «Извините, эрц-герцог», сдохнуть можно. Не говоря уже о галстуках и фраках.

Понятия «просто повеселиться» он не признает. Ну, то есть дома – пожалуйста, но съездить на пикник со знакомыми, покататься на быстрых машинах, сгонять в кино – ни в коем разе. То его не интересует, это его не устраивает, эти слишком шумные, те слишком многодетные. Общих знакомых, которые нравились бы и ему, и мне, у нас попросту нет. На самом деле ему нравится общество нашей умной Гермионы, но он не признался бы в этом даже под пытками.

Он вообще совершенно невыносим в обществе. Со мной, в смысле. Когда мы выбираемся в гости к каким-нибудь его знакомым – я молчу про Панси и креббогойлов – даже обычных непримечательных надутых тупиц, заботящихся только о своих кошельках и репутации - он со всеми вежлив, мил и обходителен, просто картинка, а не молодой человек - а мне же достаются тычки в бок, наступания ногой под столом и сдавленное «не та вилка», «не тот титул» и «не тот муж у меня, видимо».

Дома... нет, со мной он нормально, терпеть можно, особенно когда долго меня не видел – но что касается вещей, привычек и распорядка дня – проще было жить с Дурслями, кажется. Он не ест ничего из того, что едят нормальные люди, он не переносит красного, желтого и коричневого, он способен час мучаться мигренью от того, что я кинул носки посреди комнаты. Он не переносит домашних животных – а я всю жизнь хотел собаку, между прочим – не переносит телевизор и не переносит меня, если я мыл голову раньше, чем два дня назад. Он всегда встает рано, и терпеть не может, если я сплю позже десяти утра. За завтраком он пьет чай и ест овсянку, честное слово!

Он умеет обижаться так, как не умеет, по-моему, никто кроме него. Он способен сутками не разговаривать с тем, на кого обиделся – то бишь со мной, натурально. Повод может быть любым – очередная разбитая чашка, невежливый ответ на приглашение очередной миледи, нежелание содрать очередной плакат Пушек Педдлс со стены. И он никогда – слышите, никогда! – не идет мириться первым. Иногда кажется, что вот-вот спятишь, или просто плюнешь на все и уйдешь, хлопнув дверью, как, собственно, уже и бывало не раз – уходишь, в то же время прекрасно сознавая, что именно ты, не долее чем через пару дней будешь стоять под этой же самой дверью, с букетом каких-нибудь пошлых роз, и нервно курить – чего он тоже, кстати, не переносит – и мяться, не решаясь постучать, зная, что первым выражением его лица будет торжествующее.

За что же люблю, за что? Тема противостояния врагов давно раскрыта, а мы с ним такие разные, и нам так сложно бывает друг с другом.. Может быть, за то что он, в отличие от любого другого на его месте, скорее выкинется с верхней башни своего имения, нежели скажет «мой муж – тот самый Гарри Поттер, победитель Вольдеморта». Или за то, что он говорит мне на ухо, когда думает, что я сплю. Или за то, что иногда ночью он будит меня, в самый дождь, и под раскаты грозы мы выносимся на улицу, как сумасшедшие, или как дети – и хватаем метлы, и летим в ночь, куда глаза глядят, хохоча, толкаясь и чувствуя, что живы, о господи, как же мы живы – и ветер в лицо, и потоки дождя за шиворот, и почти осязаемое что-то стучит под прилипшими к телу рубашками... За пару таких мгновений стоит пережить что угодно, и я знаю, что говорю!

И плевать, что утром он будет кашлять и винить меня в этом. И плевать, что это и случается-то раз в месяц, не чаще. И плевать, что скоро мы будем уже слишком взрослые для этого.

- Потому что на самом деле мы не станем взрослыми, - думает каждый из них, - ни-ког-да. Никогда, ха. Слышите? Никогда. Я готов это проорать тыщу раз, под дождем ли, посреди супермаркета ли. Запросто. Мы будем детьми, и мы будем друг с другом – потому что все эти тетушки, приемы, чай, политические дискуссии, носки, расчески, грязнокровки, пицца, работа, герцоги, фраки, кислые мины, недомолвки, головная боль, возраст, ссоры – все это снаружи, все это ненастоящее, всего этого попросту – нет. А есть двое детей, гриффиндорец и слизеринец, которые стоят друг напротив друга, посреди людного коридора, замерев от неожиданности, потому что их обоих осенила одна и та же мысль, самая банальная и самая прекрасная из всех мыслей, что когда либо осеняли человеческие головы, и они стоят, и смотрят друг на друга – они еще не до конца поверили, но все-таки уже чувствуют, что назад пути нет, и на их лицах – растеряное выражение потерявшихся в толпе, но они уже точно знают, что они найдутся, что обязательно найдутся.

Fin